Ковид не единственная Нью-Йоркская катастрофа
Хотя последствия его, наверное, переплюнут все, включая одиннадцатое сентября 2001-го. Не по количеству умерших. С этим мы справились уже в начале апреля. Но вот социальные последствия думаю мы еще даже не начали осознавать. Что для НЙ, что для остального мира. Но была у нас и теплая ламповая катастрофка (катастрофочка?) в 2012-м. Благодаря ей я получил не только несколько приятных минут от мыслей о мучениях начальства, но и опыт нью-йоркского волонтерства.
Единственным Сэнди, которого я встречал до одноименного урагана и наводнения был хозяин нашей съемной квартиры, так что я совсем не боялся. Но реальность оказалась куда хуже того, что я ожидал. Как и с ковидом, мои личные ожидания мало кому интересны, но к сожалению административные ожидания примерно соответствовали моим и работа в раскинутых у реки корпусах больницы шла по плану. До самого отключения электричества и эвакуации, организованной уже упомянутым Изей Росманом и осуществленной службой Хацола (так правильно?). Ураган оставил после себя множество последствий и разрушений. Оставшиеся без электричества огромные районы города включали и район вокруг больницы. Это сильно ударило по моему начальнику, который жил прямо напротив собственного офиса в высотке на двадцать третьем этаже. Откючившееся электричество фактически замуровало немолодого уже для пробежек с и на двадцать третий этаж по лестнице беднягу в квартире с женой, но без света, и водопровода и, о чем он рассказывал с содроганием, без смыва в туалете. Другой старший партнер Марк жил за городом и оказался замурован дома свалившимся деревом, полностью перекрывшим выезд из его района.
На Манхэттан электричество и нормальную жизнь вернули довольно быстро, но прибрежные районы Бруклина и Квинса отключились всерьез. Рассказывали страшные истории о стариках, застрявших в многоэтажных домах без еды и воды. Волонтеры появились по всему городу. В связи с застрявшим в вынужденной изоляции с женами начальством и без затопленной больницы, я временно остался без работы. Тут я и познакомился с американским волонтерством. Мне позвонил Алеша (ни в коем случае не Alex), мой старший племянник. Про него можно понаписать кучу историй, но расскажу только одну. Он переехал в Америку в двенадцать лет и прошел тут через весь подростковый период. Там было многое, включая карьеру рэппера по имени White Russian. Он даже записал альбом. В первой песне звучала фраза “Make this fucking noise”. У меня до сих пор есть этот диск. Как-то Лева нашел его в коробке старых дисков. За несколько месяцев до этого беднягу отлучили от русскоязычных семьи и нянек в англоязычный детский сад и он выпросил в качестве утешения магнитофон. Прослушав первую песню Белого Русского, ребенок спросил: “Что значит maake this fucking noise”. Кажется, что это и были его первые слова на английском.
Звонит мне Алешка, тоже оставшийся без работы, в связи с затоплением и отключением от электричества всей жизни ниже 34-й улицы, и спрашивает не хочу ли я поехать в Фар Роквэй, где нет электричества и по слухам совсем плохо живется. Какие-то его друзья организовали автобус и собираются помогать населению разгребать завалы. Я явился к автобусу с ящиком бутылок с водой и батарейками. Там уже было много разношерстного народа. Руководил всем мужчина с повадками дельца с Уолл-стрит коим он собственно и оказался. Я бросил свой ящик в кучу припасов, отметив их поразительное разнообразие. Кто-то решил, что несчастным, оставшимся без электричества и воды нужно привезти шесть бутылок минералки “Перье”. Или несколько крохотных наборов экзотических сухофруктов. Но в основном были нужные вещи: фонарики, батарейки, сухие пайки, наборы первой помощи. После долгой из-за затопленных прибрежных шоссе поездки, мы оказались в Фар Роквэй. Социальное жилье и бедные частные дома. Грязные заваленные мусором улицы. Часть его явно была там и до урагана.
Мы выгрузили припасы и разбили лагерь вокруг автобуса. Через какое-то время местные жители сориентировались и начали подходить поближе. Воротила с Уолл-стрит и тут проявил свои организаторские таланты и направлял волонтерскую деятельность. Нас организовали в несколько бригад. Кто-то вручил мне ящик воды и пакет с фонарем, батарейками и сухим пайком и сказал, что я должен слушаться очень полную местную жительницу лет пятнадцати-восемнадцати. Она сообщила, что ее бабушка застряла на восьмом этаже одного из социальных домов и припасы мы понесем ей. Я с надеждой спросил про лифт. Она фыркнула и мне стало неловко. Мы отправились к указанному ей дому. Я спросил не учится ли она в школе и получил маловразумительный ответ. Что-то по поводу того, что у нее астма. Разговор явно не клеился, но мы уже были на месте. Заваленная мусором дорожка, ведущая ко входу, и раскрашенная неумелым граффити дверь подъезда и окружающие ее стены. Она сказала, что пойдет первой и включила фонарик. Мы поднялись на второй этаж, она уронила фонарик и выругалась. Фонарик погас и наступила абсолютная темнота. У меня был пакет с фонарем и батарейками, но вместо того. чтобы спуститься вниз и его включить, я предложил подниматься в темноте. Последовал утвердительный ответ. Мы начали подъем. Я шел за ней, не боясь потеряться, так как ее дыхание становилось все громче, и держался рукой за стену. Иногда рука натыкалась на металлические двери, что помогало считать этажи. Этажа через четыре ее дыхание стало очень громким тяжелым и со свистами. Я вспомнил все, что знаю про лечение астматического статуса без лекарств, аппаратов для мониторинга и в абсолютной темноте. Оказалось, что немного. Я достал телефон и взглянул на тусклый экран. Связи не было. Предложив ей отдохнуть, нашел ближайшую дверь и выяснил, что мы на шестом. После отдыха ей стало полегче и мы наконец дошли. Она открыла дверь достаточно опрятной квартиры и показала, где в прихожей оставить припасы. Я сказал, что я - врач, и спросил не нужно ли какой помощи бабушке. Она засуетилась и начала меня выпроваживать. Я с радостью ушел, подозревая, что бабушки там и не было. И, что мне повезло, не нарваться на какую-нибудь амфетаминовую лабораторию.
Вернувшись к автобусу, я получил новое задание. В этот раз с Алешкой и его девушкой нас направили разбирать затопленный частный дом. Усталая грустная женщина повела нас по улочкам под моросящим дождем. Я радовался свежему воздуху и свету, без которого очень соскучился на лестнице. Вскоре мы пришли. Небольшой потрепанный и обшарпанный домик с маленьким двориком. Дворик производил ужасное впечатление. В лужах валялось множество предметов сломанной садовой мебели, дров, жутких гипсовых статуй, утвари, ржавых велосипедов. Меня после строгого наказа ничего не выбрасывать без консультации с хозяйкой оставили во дворе разбираться, а Алешка с девушкой пошли в дом. Я быстро рассортировал валявшиеся во дворе вещи по нескольким кучам. Основную я предполагал выкинуть, а оставлял лишь не совсем побитые гипсовые статуи, пару еще напоминавших работающие механизмы велосипедов, дрова и не совсем сломанную мебель. Я позвал женщину для инспекции. С ужасом и причитаниями она расформировала мою запланированную к ликвидации кучу барахла и сказала, что все это остается. Включая садового гнома без головы и стул с двумя ножками. Выбросить она разрешила только велосипед с согнутой почти пополам рамой без руля и колес и разбитый на слишком много осколков садовый фонтан. Оставшееся мне было велено сложить возле дома. Теперь барахло помимо пляжа и разрушенного деревянного променада защищал еще и дом. Успехи Алешки внутри дома не сильно отличались. Разрешалась выкидывать лишь одну вещь из пары десятков и ту лишь потому, что даже хозяйка уже не понимала, что же это такое. Мы умудрились напасть на местного Плюшкина. Силлогомания - психиатрическое расстройство и несчастной нужна была помощь других волонтеров. Но психологическое волонтерство появилось только во время ковидного катаклизма и в основном для персонала лечебных учреждений.
Вечерело, волонтеры собрались у автобуса. Местные жители начали исчезать, а за оставшимися батарейками, фонарями, баллонами с водой начали подходить довольно мрачные типы. Мимо медленно проехала полицейская машина. Потом, развернувшись, многозначительно проехала вновь. Намек был понятен. Нам было пора уезжать. Мы погрузились в автобус. Упаковку Перье так никто и не забрал. Усталые грязные пропахшие гниющим сырым мусором, который недавно был чьей-то жизнью мы ехали по страшному в темному Рокавею, возвращаясь на Манхэттан. В сумерках социальные дома с черными дырами окон смотрелись довольно апокалиптично. Как и небоскребы Уолл Стрит почти без света. По дороге все перезнакомились. Наша компания состояла из бизнесменов финансового округа, нескольких врачей из закрытых больниц, ученых, свободных художников вроде Алешки и его девушки, барменов и официантов из закрытых ресторанов.
Катастрофы в Нью-Йорке совсем не редкость. Теракты, природные катаклизмы, а теперь вот вирусный апокалипсис. И в тяжелое время горожане вне зависимости от уровня благосостояния и социального статуса организуются и, не жалея сил и средств, помогают тем, кому досталось сильнее чем им или у кого была намного менее надежная подушка социальной безопасности.Через неделю после Сэнди произошел редкий ноябрьский снегопад. Сидя в нашей крохотной, но сохранившей электричество и воду квартирке на верхнем Ист-Сайде, я с грустью думал каково же приходится женщине-Плюшкину в сыром заполненном гниющим барахлом доме. Или девушке с астмой на восьмом этаже, видимо стеснявшейся попросить припасов для себя и придумавшую больную бабушку.
Тогда я еще особо не понимал ценности волонтерства. Мы всегда поддерживали благотворительные организации, считая это нужным и важным, но сейчас, во время нашего ковидного апокалипсиса я осознал, как же это круто, когда находится множество людей, которые, плюнув на свои личные неудобства и проблемы, делают что-то для других. Ковид, надеюсь, закончится, а они точно нет.
